Все годы, что педофил сидит в тюрьме, он мечтает, что выйдет и начнет снова. Интервью с «охотником за маньяками»

В Петербурге живет и работает уникальный специалист, точечный продукт, как называют его коллеги, начальник «детского» отдела уголовного розыска Алексей Родин, с ним мы сегодня говорим о жутких преступлениях, которые происходят в стране.

История кузбасского педофила «дяди Вити», который заманил сладостями двух школьниц, изнасиловал и задушил, спровоцировала новую волну обсуждений проблемы рецидива подобных преступлений. «Эксперты» — от депутатов Госдумы до диванных — вытащили из пыльных шкафов «знамена» о смертной казни и «методички», как не стать жертвой педофила. Можно ли искоренить педофилию и нужна ли смертная казнь для таких преступников — все свои самые глупые вопросы «Фонтанка» задала полковнику Родину.

Поскольку о петербургском «охотнике на педофилов» я знала из редких публикаций, то попросила об интервью официально ГУ МВД. Получив добро, набрала переданный пресс-службой номер.

— Здравствуйте. Это «Фонтанка». Мне согласовали с вами интервью.

— Здравствуйте. В ближайшее время не могу. Много работы.

— Понимаю. Но мне немного срочно надо, — начинаю по-журналистски продавливать.

— Ей тоже надо!

Как выяснилось позже, в этот момент Родин с коллегами вычисляли мужчину, который долгое время развращал пятилетнюю девочку. Договорились на неопределенное «позже». Через сутки я получила сообщение: «Приезжайте. Поговорим».

Здание, где расположен «детский» отдел уголовного розыска (по раскрытию преступлений в отношении несовершеннолетних, в первую очередь против половой неприкосновенности), расположен, мягко говоря, не в центре города. Сейчас подразделение занимает полностью один из этажей. Когда-то оперативники отделения сидели в одном кабинете. Их было всего пятеро. А работы много. Иногда «урабатывались» до физической тошноты.

Перед интервью мне провели небольшую экскурсию. Родин ключом открывает металлическую дверь в кабинет-пенал. Одна из стен полностью завешана портретами мужчин, с единичными вкраплениями женских лиц, на которых указано прозвище пойманного педофила и срок, к которому его приговорили. В среднем «по больнице» до 10 лет. Есть и большие сроки: на одном листке я увидела цифру 22.

— Это те, кого мы лично поймали за последние пять лет, но без последнего года. У нас лежит папка за 2020-й, но пока, как видите, некуда вешать уже, — говорит Алексей.

После такой визуальной встряски в начале разговора решаюсь на провокационный вопрос.

— В Петербурге в конце 2010-х было много громких историй с маньяками-педофилами — Почтальон, Лифтер, Водопроводчик, Сумочник.

— Всех, кого вы перечислили, мы с коллегами и задерживали. Могу еще человек 15 сразу же назвать в продолжение только тех, кто был в то время. Это 10% из того, что происходило...

— О них много писали СМИ. Сейчас о маньяках-педофилах в Петербурге не говорят и не пишут. Их нет или просто про них никому не известно?

— Есть. Только в прошлом году мы задержали 69 педофилов. Маньяк, как правило, это серия. Но сейчас мы можем говорить, что наших знаний, технических возможностей и желания работать хватает на то, чтобы поймать этих педофилов на первом эпизоде. То есть большинство из них — несостоявшиеся маньяки. Если бы это было 10–15 лет назад, то серии были бы по 20–30 эпизодов. Потому что техническое обеспечение и законодательная база делали нас похожими на Илью Муромца в первые 33 года жизни. Сейчас появились уличные камеры (хотелось бы больше), различные технические службы и прочее — это нам существенно помогает намного быстрее найти преступника. Серии всё равно у нас есть, к сожалению. Но они небольшие, и благодаря нашему труду в том числе.

— Своего первого «серийщика» помните?

— Да. Сергей Прасолов. Он изнасиловал минимум 9 девочек. Представлялся сотрудником милиции, сажал в машину. Начал совершать преступления в 2003 году, а поймали мы его в 2004-м. Получил 19 лет и скоро должен выйти.

— Отслеживаете судьбу своих задержанных?

— Дело в том, что их настолько много, что это невозможно. Все крупняки сидят. У нас есть проблема, которая, как мы считаем, привела в том числе к трагедии в Кузбассе. Совершает преступник свое непотребное преступление. У него срок от 12 до 20 лет, либо за убийство ребенка, либо за серию изнасилований или действий сексуального характера. Педофил выходит из колонии. В отношении него в полиции заводится наблюдательное дело. Но что это на самом деле? Оперативник может вызвать этого педофила. Сказать — мы за тобой смотрим. Говори, где ты живешь, — там-то, где работаешь, — там-то, какой актуальный телефон. Сфотографируют его. И больше оперативник не может сделать ничего, ну только перепроверить правдивость информации, которую дал ему этот человек. Преступник выходит на крыльцо отдела полиции, видит рядом детскую площадку и может прямо сейчас совершить там изнасилование и убийство ребенка. Вопрос — за что наказывают оперативников? Он же не может ходить за ним за руку. У него таких, допустим, 10–15, да даже если и один, он же не живет с ним вместе, в одной постели не спит. Фсиновский надзор — это вообще непонятно что. Как они могут следить за этим человеком?

Могу сказать, что процентное соотношение педофилов, которые выходят из тюрьмы и вновь совершают преступление, оно стремится к 100 процентам. Дали ему 20 лет, выйдет и через 20 лет будет совершать преступления. Это аксиома и не требует доказательств. Да, он может выйти и не совершать преступлений, но не исправится. Он будет латентным. В какой-то момент у него произойдет щелчок в голове, и он вновь начнет совершать. Бывают единичные случаи, когда педофил вышел, но он не исправился, а просто по какой-то причине не совершает нападений на детей: в моменте нет рядом ребенка либо он хочет немного пожить. Но сущность не меняется.

Вышел негодяй в Кузбассе, два года отгулял. Он все два года мечтал совершить эти преступления. Почему так говорю? Мы это слышали сотни раз от людей, которых лично задерживали. Вот яркий пример. Сергей Капустин, 19 лет отсидел за серию изнасилований малолетних. Выходит. И почти сразу в Московском районе в отношении мальчика совершены насильственные действия сексуального характера. Ловим его. Выясняется, что была и еще одна жертва — шестилетний ребенок. Спрашиваем — вот ты отсидел 19 лет, не хочешь просто пожить? Его ответ запомнился на всю жизнь: «Да я 19 лет мечтал (слово изменено на более литературное из-за ограничений, накладываемых на СМИ Роскомнадзором. — Прим. ред.) каждый день о том, что я выйду и сразу же начну насиловать. Мы все [педофилы] сидим, чтобы выйти и вновь совершать преступления. Я выжил ради этого». И такое мы слышали не раз.

— Звучит крайне безнадежно...

— Есть вопрос, который очень нас с коллегами тревожит. Почему судьи дают таким преступникам ниже низшего либо по нижней планочке. Судья — это высококвалифицированный юрист. Он может посчитать, что доказательная база недостаточная либо еще что-то, но есть случаи, когда и сперма, и кровь на руках, ну почему не дать максимальный срок? Закон это предусматривает. И вот этого мы с товарищами понять не можем. Мы все должны ложиться спать с мыслью о том, что педофилы, которым когда-то назначили наказание, выйдут и ровно на следующий день захотят совершить преступление. Пример? Вороненко в первый раз получил пять лет за изнасилование двух маленьких девочек, 8 и 9 лет. Закон предусматривал дать ему много больше. Он вышел и сразу же убил четырех девочек. Если бы судья дала ему не 5, а 15, то эти четыре малышки были бы живы. Может быть, он бы умер в колонии, убили бы его. Но, даже если бы вышел через 15 лет и снова стал совершать преступления, то конкретно эти девчонки были бы живы. И это вопрос точно не про деньги, это не про симпатичность, тогда это про что? Про некомпетентность? Не верю в некомпетентность судей.

— Плохие доказательства?

— Минутку. Тогда как юрист хочу сказать, если недостаточно доказательств, тогда давайте отпускать человека. Какие-то полумеры. Как та институтка, которая забеременела, но надеется, что рассосется. Очень тяжело, когда смотришь на эти сроки.

— Есть такая не очень корректная аналогия, сразу прошу прощения, вот квартирный вор: украл-сел-вышел — опять украл. Но это профессия криминальная. У педофила такая же цепочка рецидива, тут что, болезнь?

— Это болезнь. Ее нельзя победить. Повторю: победить педофилию нельзя, невозможно. А что тогда делать?

— Вот да, если бы вы были царь, то что бы изменили?

— Только большие санкции. Я за то, чтобы убрать эту вилку от 12 до 20 за то, что изнасиловал маленького ребенка. Хоть мы в Уголовном кодексе пропишем 200 лет, хоть расстрел, педофилы всё равно будут совершать эти преступления. Наша задача на возможно более долгий срок исключить их из нашего общества. 20, 30 лет, пожизненное...

— …смертная казнь? Вы за?

— Нет. Дело в том, что с теми пыжиками (осужденными на пожизненное. — Прим. ред.), а у меня их четыре, мы общались, не считая одного, и вытащили еще преступления.

— То есть это не про страх ошибки или жалость? Это чисто профессиональный расчет?

— 15 лет назад мы поймали такого Тена за убийство. Если бы его тогда же расстреляли, то второе и третье его убийства остались нераскрытыми. А так, благодаря тому, что у него ПЖ, две девочки условно отомщены. Как минимум, их родители знают, что преступник пойман. И мать не пьет вечером чай, думая, что этот негодяй где-то гуляет на свободе, а знает, что он в тюрьме. Поэтому на профессиональном уровне — против расстрела. Мы 15 лет знали, что он Грущенко убил, но в конечном итоге теперь и родители точно знают. Это дорогого стоит.

— Педофилия и сексуальные преступления — есть ли для вас разница между развратными действиями, когда мужчина, например, школьнице шлет фото обнаженного полового органа, и изнасилованием?

— Нет. Категорично нет. Назовем это контактной и бесконтактной педофилией. Из нашей практики такие вот бесконтактники всё равно рано или поздно выходят на улицу. Если мы их поймали по 135-й (развратные действия по УК РФ. — Прим. ред.), то просто сбили утку на взлете. Какая-то девочка осталась не изнасилована. Но если ему дать небольшой срок, то он выйдет и будет либо продолжать вот эту вот историю интернетовскую, либо выйдет на улицу. Сейчас законодатель подколотил эти сроки, они достаточно высокие. Хотелось бы отметить, что с 2009 года у нас кардинально изменилась санкционная политика по педофилии, слава богу. Мы только за, чтобы и тех, и других однозначно осуждать на большие сроки. Поймите, что если ты прислал фотографию порнографического содержания ребенку, не достигшему 12-летнего возраста, то законодатель это трактует как насильственные действия сексуального характера. А в чем насилие? В том, что ребенок еще не осознает, что он делает, не ведает, что творит. И его развращают с такого раннего возраста. Это уже неправильное половое воспитание. Кем эта девочка или этот мальчик дальше станет? Не исключено, что и педофилом.

— Дети-жертвы — что с ними становится потом?

— 80% тех, кого мы задерживаем, рассказывают, что в детстве у них был тот или иной опыт насильственный. Сексуальное насилие — это когда на глазах 5–6-летнего ребенка мама вступает в половую связь с сожителями либо папа его развращал. Он всю жизнь молчал, а потом у него поехала крыша. Очень часто рассказывают, что к папе приходил знакомый, с ним ребенка оставляли один на один… а потом: «У меня — хоп и выстрелило это». Таких людей надо наблюдать. Но у нас нет обязательного психологического контроля, надзора, когда специалист может вывести ребенка на нормальную жизнь. А ведь у нас есть педофилы, которые могут развратить по 100 детей.

— Как им это удается? Неужели никто из детей не пожаловался?

— Это ужасная история. Город Светогорск, тренер по дзюдо. Это было единственное место, куда можно было в городе отвести ребенка. Там водили детей все. Он 20 лет развращал мальчиков 12–14 лет. И никто никому не говорил.

— Почему?

— Стеснялись. Разговаривали с уже взрослыми людьми, 20–30 лет. «Ну что, было?» Он краснеет: «Парни, да я забыл об этом. У меня жена и двое детей. Я не могу об этом рассказать. Да, было. Но я на протокол не буду говорить». «А почему ты молчал, ты же туда сам водишь детей?» Сидит молчит. А детский дом в Кировском районе Петербурга, у нас 12 фигурантов. Это продолжалось лет 15, никто никому не говорил.

— А можно говорить об образе жертвы или кто чаще всего становится жертвой педофилов?

— Жертва педофила — это ребенок от 8 до 12 лет, идущий в школу либо в какое другое заведение без взрослого. Это начало пубертатного периода — самый цимес для педофилов. Если взять 100 тысяч потерпевших, то 80 тысяч — это будет 10 лет. Потом 9–11, потом 8–12. После 12 ребенок может закричать, побежать. Дети до 8 лет, огромное количество детей, это чисто инцест. Либо пьяный друг пришел в гости к родителям. Знакомый, родственник.

Из-за пандемии много стало инцестов, особенно когда посадили всех на карантин. Люди сидят дома. У него кругозор от ларька до бакалеи. Владимир Семенович правильно всё сказал. И с женой давно не было интима. А тут дочка подрастает, а если это еще и падчерица... Имя таким случаям — легион. На этой неделе вот задержали такого.

— Социальный статус играет роль?

— Вообще нет. Никак. Если ребенок из весьма состоятельной семьи, то он не попадает, потому что его везет водитель или няня провожает, то есть взрослый в моменте рядом. А так социального статуса нет.

Мы говорили 25 минут, и последние пять минут у Родина постоянно вибрировал телефон. Он смотрел на него и всё сильнее хмурился. А потом быстро свернул интервью, так как спешил на задержание. Пока готовился материал (одна ночь), «детский» отдел задержал подозреваемого. Он, судя по всему, последние 15 лет развращал маленьких мальчиков.