«Когда приехали в Россию, испытали шок!»: беженцы из Харьковской области — об Украине и спасении в Самаре

Беженцам, которые приехали в Самару из Харьковской области, пришлось многое перенести. Мы поговорили с молодыми супругами Владиславом и Катей (все имена изменены. — Прим. ред.) и узнали, каково жилось на Украине в последние годы, как люди отреагировали на спецоперацию и каким был их путь в Россию.

— Расскажите о себе. Как вы познакомились с супругой? Как складывалась ваша с ней совместная жизнь?

Владислав. Мы с женой познакомились 7 лет назад. Я жил в курортном поселке, похожем на Самару, а Катя как раз приехала туда отдыхать.

Сам я родом из Харьковской области, а жена — из Луганской. У нас всё было нормально: я работал строителем, Катя была дома с сыном. Сначала мы мотались по квартирам, а потом смогли купить дом. Позже нам еще два в наследство досталось.

По деньгам... Давайте представим: судья получает зарплату в 300 тысяч гривен, а продавец в магазине — 6 тысяч. То есть для простого работяги сумма в 20 тысяч гривен — отличная зарплата.

Коррупции у нас было очень много. По счетам за коммуналку мы платили космические суммы: отопление за двухкомнатную квартиру выходило в 5 тысяч гривен (15 тысяч рублей). При этом пенсии у бабушек — 2200 гривен.

— Какая обстановка в целом была в стране до 24 февраля 2022 года?

В. Я работал по всей восточной Украине и слышал много разных мнений: например, были те, кто за Украину выступал, и их всё устраивало. Кто-то хотел в Россию. А кто-то держал нейтралитет — им было всё равно, лишь бы жить дали.

В стране отменили 9 Мая, везде снесли памятники Ленину. Его поменяли на Бандеру. Только Ленин вон какую революцию совершил! А Бандера был бандитом, но резко стал героем: мы слышали, как люди кричат его фамилию в центральной Украине: «Батька наш Бандера».

С названиями улиц были проблемы: была, например, улица Советская — стала Центральной. А людям приходится бумаги переделывать: документы, паспорта, прописка. А у кого приватизированные участки? И все эти операции стоили баснословных денег.

Нас, жителей восточной Украины, называют «москалями» — потому что мы живем ближе к России. И это создавало определенные сложности.

Катя. Никогда хороших отношений между восточной и западной Украиной не было. Хотя мы с ними один народ, одна страна.

— Хотите сказать, что на Украине была открытая русофобия?

В. Да, и давно. Началось деление на касты. Сначала ведь хотели русский сделать вторым государственным языком, а потом запретили на нем разговаривать в госучреждениях. Заполнять документы заставили на украинском — раньше можно было заполнять как тебе удобно. У нас почти вся восточная часть страны училась на русском языке. Как эти люди будут заполнять бумаги?

В строительной фирме, где я работал, тоже вышло распоряжение, чтобы все сотрудники между собой разговаривали на украинском языке. Это ведь глупо! Когда человек всю жизнь разговаривал на русском, а потом начал говорить на украинском, получается нелепо.

— Были ли какие-то проблемы из-за этих нововведений в общественных местах? Например, вам запрещали говорить на русском в магазине или кафе и могли выгнать.

В. Мой знакомый рассказывал, как он в Киеве зашел в салон сотовой связи, а его оттуда выпроводили, потому что говорил на русском. Но лично я такого не видел.

— И при всех этих обстоятельствах вы сами и ваши знакомые ожидали начала спецоперации или чего-то подобного?

В. Все понимали, что это будет рано или поздно. По крайней мере, Харьковская, Днепропетровская области и другие — все этого ждали и осознавали, что будет продолжение. Просто мы не знали, когда именно.

— Расскажите о начале СВО: как вы застали этот день?

К. Сначала по ТВ начали крутить, что готовят метро как бомбоубежище. Ребенок у нас маленький, дома я одна была, а рядом только сестра мужа. И я подумала, что надо в аптеку ехать и закупать детские смеси, памперсы.

В. Как я вернулся из командировки на выходные — всё резко началось.

К. Когда мы спали, нам рано утром позвонила мать Вовы и начала в трубку кричать: «Собирайтесь и уезжайте, война началась!» Мы вышли на улицу: ничего не было слышно, а потом как даст!
В 2014–2015 году мы уже пережили подобное — бомбежка была хорошая. Но тогда это длилось неделю, и все знали, что будет кратковременно.

— Как вы отнеслись к началу военных действий?

В. Честно? Мы вот лично не ждали. Хотя, как потом начали крутить по украинским новостям, Киев знал. Оборона страны до этого готовилась, город тоже, говорили, что завозили оружие. Только мы ничего не знали — нам не говорили и никого не предупредили.

— Из-за этого у вас в поселке начались проблемы с электричеством, водой, газом, как в других населенных пунктах?

В. Да, электричества у нас долго не было. Хотя когда к нам зашли российские военные, то они буквально за 2 недели всё сделали. Газ еще оставался, хотя где-то и его не было. С водой были перебои. Но у каждого скважина в частном секторе. Потом, до того как уехали из поселка, у нас месяц не было света.

— То есть вы не сразу решили покинуть страну?

В. Нет, мы остались. Купянск тогда взяли сразу, а мы от него недалеко жили. И мы слышали и видели, как русские заходили в город.

— А ваши соседи, знакомые уезжали?

В. Да, многие из восточной Украины уезжали в западную. И им было тяжело там снять квартиру. Им говорили: «Мы таким квартиру не сдаем».

— Расскажите, как русские солдаты зашли к вам. Вам было страшно?

К. Когда всё началось, мы прятались в погребе. Потому что запугали нас. Верили тому, что говорят: и что детей убивают, и прочее.

В. А по факту ничего страшного не было абсолютно. Практически полгода мы прожили под Россией.

— А как в итоге русские военные относились к местным и как вели себя?

В. Всё нормально было. Когда была зачистка, всё прошло спокойно: русские пришли, все открыли, документы проверили. Когда мимо их постов проезжал, никто из них ничего не говорил.

Я работал как раз недалеко от одного из их постов — пацаны спокойно стояли. Они смотрели паспорт, машину проверили — ну это понятно, такие правила — и всё. Ни разу никаких ни конфликтов с ними, ни трудностей за все полгода.

Некоторые из наших говорили на суржике, и солдаты улыбались, потому что не понимали ничего. Но косо на таких не смотрели.

К. Колонны солдат останавливались и давали детям сок, конфеты, игрушки. Ни разу не слышала, чтобы они ребенка или женщину обидели.

— Что говорили о приходе русских ваши знакомые и соседи?

В. Люди разделились на две группы. Много было тех, кто переобувался: сначала, когда шла Россия, они ждали Россию, а когда заходила Украина — ожидали Украину. Есть те, кто всё время были настроены на Украину. Были и те, кто за Россию. На самом деле, большая часть людей уже не хотела видеть украинскую власть.

— А что транслировали местные власти по ТВ и радио по этому поводу?

В. У нас не показывало телевидение какое-то время из-за проблем с электричеством. Да и мы новости не смотрели. Потому что это будто гипноз, и всё отличается от реальности. По украинским новостям уже стабильность, что убивают всех.

К. Я помню, как говорили по ТВ, что в Купянске гуманитарная катастрофа: люди сидят без света, без газа. Мы туда ездили в больницу. Город жил как и жил. И в аптеках всё было.

Кто смотрит украинские новости, те всей душой не верят, что всё иначе. Они думают, что там, куда русские заходят, мясорубка — всех убивают и чуть ли не едят заживо. Но это неправда.

— Почему вы всё же решились уехать и когда?

В. Когда Украина наступала, в 500 метрах от нас выпускали снаряды. И так с утра до вечера. Мы устали от взрывов гранатометов, решили уехать. К нам подошли два русских военных и сказали уезжать или в погреб спускаться и не выходить оттуда. Это было 28 сентября. Мы за 20 минут машину загрузили и уехали. Сделали это в последний момент — через несколько дней Украина пришла.

— Опишите, как вы добирались до России? Кого с собой взяли?

В. Мы доехали своим ходом на машине. Выезжало 7 человек: мы, наши друзья — тоже семья с детьми — и бабушка жены. Вслед нам стрелял миномет. Боялись, что там в поле и останемся. Плакали, молились. Но, к счастью, обошлось. Ехали 4 дня: через Луганск, Донецк, попали в поселок Лихой Ростовской области, потом Каменск-Шахтинский.

«Приехали и оказались в шоке»

— К чему вы готовились в России, учитывая, что вы слышали о стране?

В. Мы думали, что будет страшнее. Образ России, который там нам показывали, совершенно другой. Когда сами увидели, каково здесь, были в шоке. В хорошем шоке.

— Как вас встречали в России? Был ли какой-то негатив в вашу сторону от россиян? И почему вы поехали именно в Самару?

В. Все были приветливы, хотели помочь. Помогли пограничники, которые нас допрашивали. Дали адрес ПВР (пункт временного размещения. — Прим. ред.). Они позвонили в центр в Лихом Ростовской области, чтобы нас там встретили, накормили.

И вот в том ПВР распределяли беженцев по областям, которые готовы принять. Мы не выбирали место: уже поездом нас направили сюда, в Самару.

— А в России вы общались с другими украинскими беженцами? Они рассказывали вам о том, как попали сюда?

В. Да. Все говорили, что так же тяжело выезжали: под минами, свистело над головой, взрывалось что-то рядом. Жители Купянска рассказывали такие душераздирающие истории! Они видели своими глазами трупы и всё остальное. У многих дома разбомбили — им деваться некуда, вот и уезжают.

— А кто-нибудь из ваших знакомых уехал от войны за границу? Что они рассказывают о жизни там? Как их встречали?

В. Есть знакомые, которые выехали за рубеж: в Германию, Швецию, Норвегию. Мы особо с ними не созванивались, так как связи не было полгода.

Я знаю, что знакомая семья из 6 человек — отец, мать и четверо детей — ехали за границу в надежде, что они будут сидеть на диване, смотреть телевизор и получать пособие по безработице. У нас в стране рассказывали, что беженцам, которые приезжают в Европу, выдают 2000 $ пособия, и они сидят и ничего не делают. Но работать-таки пришлось.

— Как вам ПВР в Самаре? Как вам условия проживания? Вам помогают здесь с одеждой, едой, лекарствами?

В. Здесь очень «кошерно»: у каждого отдельная комната, кормят отлично, помощь медиков в доступе. С детским питанием, с одеждой, мебелью помогли.

— А на какой срок вас сюда определили?

В. Говорят, до декабря 2022 года, но будут продлевать еще на 3 месяца.

— А с чем еще помогают здесь? Можно ли тут найти работу или решить вопрос с документами и гражданством?

В. В столовой санатория можно найти работу: приходят люди из разных организаций и предлагают трудоустройство всем желающим. Прям на месте кто-то собеседования проходит, кто-то анкеты заполняет. Здесь может не работать только ленивый. Нас даже на временную подработку берут.

Сейчас мы без статуса временных переселенцев — на гражданство подаем. Хотим быть гражданами России. Обещают до конца ноября всё сделать. При этом есть сложности: Катя из признанной республики, а я из Харьковской — прописки у нас разные, у сына моя прописка. И там разные процедуры оформления.

— Владислав, вы смогли в итоге устроиться куда-нибудь? Если да, то как с оплатой труда? Нет притеснения из-за того, что вы приехали с Украины?

В. Да, устроился на стройку так же. Правда, пока только собеседование прохожу. И там ребята нормально ко мне относятся. Нет дискриминации в плане «наш — не наш». Будущие коллеги также озвучили, что зарплата зависит от выработки — сколько сделали, столько и получили.

— В плане зарплат и трат на продукты где лучше — в Самаре или на вашей родине?

В. Смотря как работаешь. Там я зарабатывал 1000 $ в среднем — это 25–28 тысяч гривен. У нас были люди, которые уезжали работать в Польшу за те же 1000 $, а жили на Украине. И в Самаре примерно так же, если будет 60 тысяч рублей. Правда, здесь с работой попроще. Думаю, при желании можно и больше зарабатывать.

В плане трат — где-то дешевле, где-то дороже. Но вот если сравнивать с тем, как было на Украине в последнее время, перед спецоперацией, это ни в какие рамки не шло: у нас пачка макарон стоила 150 гривен, а гречка по 200 гривен.

— А что насчет выплат беженцам? Сообщали, что всем вынужденным переселенцам выдают банковские карты и кидают туда регулярно деньги.

В. Да, нам выдали банковские карты и скидывали туда разовую помощь в виде 10 тысяч рублей подъемных. Но это всё.

К. Многие думают, что мы тут каждый день получаем какие-то пособия и в сумме получается больше, чем их зарплаты. Но, видимо, те деньги, о которых говорят, тратят на наше содержание.

Бабушка моя вот начала пенсию получать. Она ее полгода не видела. Пока в качестве помощи платят 7500 рублей, а уже потом официально пенсию оформят, когда с паспортом и пенсионным разберемся.

— Из увиденного, что вам в Самаре больше всего понравилось? У нас есть что-то лучше или хуже в сравнении с вашим родным поселком или каким-нибудь крупным городом?

В. Я маленько ездил по городу, и мне Самара понравилась: Волга здесь красивая, много новостроек и видно, что город развивается. У нас на родине не так: если взять Харьков, то там есть новостройки, но не в таких масштабах.

— А как к вам относятся самарцы? Нет предвзятого отношения, косых взглядов?

В. Ни от кого не было негатива, только хорошее отношение. Нам люди от себя много вещей привозят.

К. Некоторые люди готовы взять нашу бабушку на попечение, с лекарствами ей помогать.

— У вас есть какие-нибудь планы на будущее? Например, обосноваться в Самаре или переехать в другой город?

В. В идеале нам хотелось в ближайшие пару лет остаться здесь. Но мы реалисты — нам бы сначала разобраться с работой. Из районов нам понравился Октябрьский район, и здесь бы можно было поселиться.

— А вы не думали вернуться на родину в будущем, когда ситуация будет менее острая? Или уже и не рассчитываете на это?

В. Там перспектив сейчас нет. Полсела «нэма». Школы теперь нет — она выгорела так, что у нее кирпичи оплавились. Детского садика тоже нет. Половина нашего дома разрушена, забор ударной волной снесло, крышу разнесло.

Когда мы уезжали, то понимали: если уедем, то уже не вернемся. Это было наше осознанное решение. Хотя бабушка еще надеется, что она сможет в свою квартиру вернуться, когда всё закончится.