«Сейчас всё лечение можно получить по ОМС»: интервью с нейрохирургом

Семь раз отмерь — один отрежь. Очень актуальная пословица для хирургов, а уж для нейрохирургов — в особенности. Они ежедневно «разбирают» мозг по крупицам, проводя сложнейшие операции. И уверены, что слепых зон в нашей черепной коробке нет. Нейрохирург областной больницы Середавина Олег Камадей рассказал 63.RU, как начинал делать уникальные в области операции на тройничном нерве лица, с какими болезнями мозга сегодня сталкиваются молодые самарцы.

«Не судьба стать архитектором»

— Олег Олегович, почему медицина? И какой был у вас другой вариант карьеры?

— Мой путь со школы лежит к нейрохирургии. Всю сознательную жизнь в школе мне нравились математические науки. Заочно еще в школе в десятом классе меня зачислили в престижный московский вуз. Но вот осенью 11-го класса я решил, что не пойду туда, хотя передо мной уже открывались довольно заманчивые перспективы. Тогда мое решение выглядело как спонтанное, но спустя годы я понял, что к этому привело. У меня бабушка — акушер-гинеколог, мама — терапевт, отец — военный токсиколог, а сестра — провизор. Наверное, судьба стать врачом мне была предопределена свыше...

До четвертого курса в медицинском университете я никак не мог определиться, какая же специализация мне ближе. На первой операции, на которой присутствовал (это был второй или третий курс) — аппендэктомии (в народе это вмешательство называют «вырезать аппендицит». — Прим. авт.) — мне даже стало не по себе, и пришлось уйти из операционной. Но вот, помню, как сейчас, в начале 4-го курса мы пришли в больницу тогда еще Калинина на цикл по неврологии, поднимались по лестнице в отделение, и именно в тот момент я понял, что мне надо заниматься именно неврологией. Потому что это очень точная наука и прослеживается корреляция с математикой.

После университета я три года проработал невропатологом в больнице имени Пирогова под руководством Локштановой Татьяны Марковны и профессора Сущевой Галины Петровны. В интернатуре познакомился с нейрохирургией. И однажды настал критической момент, я встал перед выбором — или иду в нейрохирургию, либо ухожу из профессии и поступаю в архитектурно-строительный университет. И в этот момент меня приняли на работу в отделение нейрохирургии больницы Пирогова. Так что не по судьбе мне было стать архитектором (улыбается).

— Не жалеете об этом?

— Что-то построить или сделать по дому стало моим любимым хобби.

А в нейрохирургию просто влюблен. Помню очень многих своих пациентов. Отложилась в памяти история, которая произошла примерно в 2011–2012 году. У нас в больнице в дежурное время врач отвечает за свое отделение и еще какое-то. Например, оториноларинголог — за отделение челюстно-лицевой хирургии. И вот суббота, дежурство. Меня вызывает дежурный лор-врач и говорит, что тут у пациента в этом отделении какое-то странное сознание. А это молодой парень, попал в больницу после драки, с переломом челюсти. Смотрю — и действительно, он сонливый, вялый, жалуется на головную боль. Делаем компьютерную томографию головного мозга — а у него точечное кровоизлияние в мозгу, и оно мешает оттоку жидкости и повышает давление. Пациенту сделали операцию, он пошел на поправку, потом поступил в университет, создал семью. А вот не обрати лор-врач тогда внимание на те косвенные симптомы, ситуация могла сложиться более плачевно.

«Когда стоишь за плечом профессора, то всё проще»

— Вы единственный в Самаре делаете уникальные операции на тройничном нерве лица. Расскажите, что это за операция.

— Невралгия тройничного нерва — жуткая болезнь, а причины ее до конца не изучены. Это ужасные стреляющие боли в одной половине лица, которые возникают во время разговора, улыбки, приема пищи, прикосновении одежды, дуновении ветра. Часто пациенты сравнивают эту боль с ударом электрического тока или «прострелом молнии». Люди перестают разговаривать, улыбаться, порой лишний раз двигаться, а прием пищи превращается в жуткие мучения. А иногда прием пищи вовсе невозможен и пациента переводят на зондовое питание. Качество жизни таких людей очень низкое. Причиной истинной невралгии тройничного нерва является сосуд, который сдавливает корешок тройничного нерва, пульсирует около него — это и провоцирует «прострелы». Это заболевание всегда было и остается актуальной проблемой неврологии и нейрохирургии. Современные операции на тройничном нерве мы начали делать в конце 2015 года. Суть этого вмешательства состоит в том, что мы раздвигаем сосуд и корешок тройничного нерва и вставляем между ними тефлоновую прокладку, чтобы не было контакта нерва и артерии. Операция проводится на глубине примерно 7–8 см на площади 5–8 мм. Это глубоко в мозге. За ухом делаем небольшую трепанацию (отверстие в костной ткани черепа. — Прим. авт.) около 2 см в диаметре. На сегодняшний день это общепринятый мировой стандарт в отношении хирургического лечения первичной невралгии тройничного нерва. Раньше такой метод не использовался, тройничный нерв разрушали кипятком, спиртом и другими способами. Но это неизбежно приводит к необратимым последствиям в нерве и может быть причиной боли в лице уже другого характера.

Операция на тройничном нерве относится к разделу функциональной нейрохирургии. Мы ничего не удаляем, но стараемся изменить функцию нерва. Исторически на меня в отделении было возложено это направление. Поэтому именно меня отправили на учебу в Москву в национальный медицинский научно-исследовательский центр нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко к профессору Вадиму Николаевичу Шиманскому. Три недели учился, узнал, посмотрел за это время множество больных и операций.

— Помните, кому первому сделали операцию самостоятельно?

— Помню прекрасно. Я провел перед операцией две бессонных ночи. Когда стоишь за плечом профессора, ты всё понимаешь, а когда самому предстоит разобрать сосуды, нервы и жизненно важные структуры мозга и не допустить даже малейшего кровотечения, то тут, конечно, есть о чём поволноваться. Алгоритм прохождения всей операции прокручивал снова и снова — пересматривал снимки пациента, материалы учебы. Пациент был мужчина старше 70 лет, сложная ситуация — он перенес пять операций по старой методике до этого. И это привело к необратимым последствиям в нерве. К сожалению, в таких случаях эффективность операции намного ниже, хотя для первичных случаев она достигает 97%.

«С пациентами до панибратства не дохожу»

— Кстати, какой вы с пациентами?

— Всё зависит от самого пациента. Некоторые понимают, в каком направлении ему самому надо себя вести. С дисциплинированными можно разговаривать и по-товарищески, но до панибратства не доходит никогда. Есть пациенты, которые не слушают и не выполняют рекомендации. И тем самым вредят сами себе. Например, я говорю пациенту: «Вставать будем завтра». А потом в этот же день встречаю его в буфете. Это недопустимо.

— С кем проще: с возрастными пациентами или с молодежью?

— Не могу сказать. Был мужчина около 80 лет, с диагнозом невринома слухового нерва, не мог ходить — объемное образование сдавило мозжечок и влияло на координацию. А он увлекался игрой в городки и жаловался мне: «Я в "пушку" попасть не могу». Вот он был очень послушный, выполнял все до единой рекомендации. До сих пор его вспоминаю. После операции всё восстановилось, и сейчас он вернулся к своему хобби — метко попадает в «пушку», стал победителем многих соревнований в Самарской области.

— Приходилось сталкиваться с мнением, что медицина коррумпирована, врачей надо «подмазать», чтобы добиться адекватного лечения?

— Это вопрос сложный и злободневный. Мы все каждый день встречаем призывы собрать деньги кому-то на такое-то лечение. Медицина за последние годы шагнула вперед. И финансирование ее стало лучше. В РФ в рамках ОМС и ВМП (высокотехнологичная медицинская помощь. — Прим. авт.) на сегодняшний день можно получить практически любую медицинскую помощь. Всем больницам выделяются квоты, в рамках определенных сумм, конечно. Если квота очень дорогостоящая, то пациента направляют в профильный федеральный центр.

— Чему научили вас пациенты?

— Дисциплине. Врачебная дисциплина требуется от каждого врача, а от нейрохирурга в особенности. Нужно обращать внимание на симптомы и прислушиваться к жалобам пациентов здесь и сейчас, а то через два часа уже может быть поздно.

— С кем советуетесь, когда приходится сталкиваться со сложными случаями?

— Порой моя жена, не имея медицинского образования, — мой самый главный ассистент, и она уже очень много знает о нейрохирургии (смеется), но стараюсь дома всё-таки сложные случаи не проговаривать, советуюсь с коллегами по работе, чаще всего это мои наставники — завотделением нейрохирургии СОКБ Геннадий Николаевич Алексеев и профессор Ирина Евгеньевна Повереннова. Как говорится, семь раз отмерь — один отрежь.

— Каких болезней сосудов головного мозга стоит опасаться более молодым?

— Среди таких заболеваний — инсульт, который чаще всего возникает из-за разрыва аневризмы головного мозга (патологическое местное расширение стенки артерии головного мозга. — Прим. авт.). Когда я учился, считалось: если инсульт случился у пациента в молодом возрасте, то это точно аневризма, и она врожденная. Сейчас немного взгляды на это изменились. Врачи поняли, что рождается человек, наверное, без аневризмы, но с годами она может появиться. Почему у молодых? Они более активные — бегают, прыгают, поднимают тяжести, у них очень насыщенная жизнь. В результате такой активности повышается артериальное давление, а это основной провоцирующий фактор разрыва аневризмы. У японцев, например, ввиду особенностей питания рыбой и рисом стенка артерии изменена, и у них в популяции аневризмы встречаются чаще. Поэтому все японцы после 40 лет проходят обследование сосудов головного мозга, и там стараются оперировать аневризмы, не дожидаясь инсульта.

Предугадать, у кого есть аневризма, у кого нет, сложно. Некоторых аневризмы вообще не беспокоят, хотя они есть. Особое внимание стоит обращать тем, у чьих родственников был такой диагноз. Это может быть показанием к тому, что, может быть, стоит обследовать сосуды головного мозга.

«Дети дома спасают игрушки»

— Вы еще и работаете со студентами. Как можете оценить молодое поколение будущих врачей?

— Мне нравится работать со студентами. Они не всегда ориентируются, куда попали. И я беру их с собой в операционную, пытаюсь всячески заинтересовать: показываю пациента до, во время и после операции. Иногда они такие молодые, что не понимают, что сейчас нужно сконцентрироваться и найти свою линию. А иной раз приходят такие заинтересованные и задают вопросы, на которые не всегда получается с ходу ответить.

— Вы сказали, что ваша жена не врач. А дети мечтают продолжить семейную традицию и пойти в медицину? Какой вы отец?

— Сыну семь лет, дочери — пять. На работу они со мной, если нужно заскочить за чем-то на минутку, ходят с удовольствием, как и я когда-то с удовольствием ходил на работу к отцу. Дома спасают игрушки — делают им перевязки и уколы. И если дети захотят пойти в медицину, препятствовать не буду.

А отец я увлекающийся (улыбается). Недавно дети увлекли меня беговыми лыжами. Хотя я в детстве занимался разными видами спорта — волейболом, баскетболом, плаванием, горными и беговыми лыжами в том числе. Зимой всей семьей тренируемся на лыжной базе «Чайка», а летом — у стадиона «Самара Арена» на лыжероллерах. Хотя раньше я искренне не понимал всей прелести этого вида спорта. А сейчас с удовольствием хожу на тренировки два раза в неделю.