Геннадий Розенберг, директор института экологии Волжского бассейна РАН: «Лес начнет сокращаться, как шагреневая кожа, и в конце концов его не станет»

Один и главных экологов города Геннадий Розенберг прогнозирует, что лет через 50 в Тольятти не останется городского леса. Профессор не окрашивает этот факт в негативные тона, считая, что развивающийся Тольятти вынужден будет наступать на лес. При этом глава института экологии Волжского бассейна предлагает варианты максимального сохранения экологической составляющей города. О наиболее актуальных проблемах состояния окружающей среды Автограда Tolyatty.ru рассказал директор института экологии волжского бассейна, профессор Геннадий Розенберг.

– Геннадий Самуилович, сейчас идет бурное обсуждение проекта изменений в генплан Тольятти. В том числе жителей волнует лесная дорога, на проектирование которой закладывают деньги в социально-экономической программе развития Тольятти до 2020 года. Что думают экологи по поводу новой дороги через лес?

– Эта проблема имеет уже 20-25-летнюю историю. С самого начала ее возникновения институт экологии волжского бассейна проводил дополнительные исследования городского леса. Специалисты высказывались, что решать проблему надо, дорога нужна городу, город задыхается. Даже сравнительно молодой Тольятти с достаточно широкими улицами испытывает перегруз автотранспорта. И как мы говорим, город размазан. Чтобы проехать по всем трем районам по Обводной дороге надо накрутить примерно около сотни километров. Поэтому дорога нужна. Другое дело, где и как ее строить. Проектировщик как Петр I берет самые короткие расстояния, проводит прямую линию, рассекая лес, и считает, что это самый хороший вариант. Наверное, с точки зрения проектировщика и автомобилиста это, действительно, самый лучший вариант. Вроде бы едем по короткой дороге, и происходит меньше выбросов. Но мы обладатели уникального явления – городского леса. И должны ценить это богатство. В принципе огромное число городов, которые не имеют такого леса. И не жалуются, живут и даже процветают. Если у нас вместо городского леса останется несколько скверов, то тоже, наверное, ничего катастрофически страшного не произойдет. Но мы потеряем эту уникальность, это лицо города. Более того, лес и называется лесом, потому что он живет сам. Если мы ему и помогаем, то только чуть-чуть. Если же оставить парки и лесопарки, то они сами жить не смогут.

– В чем вы видите решение этой проблемы?

– Лесные пожары этого года в какой-то степени сработали на проектировщиков. Потому что выгорели как раз те места, которые были наиболее ценными в лесу, и теперь можно будет строить дорогу напрямую через лес. Наше предложение – строить дорогу не такую прямую, ближе к Южному шоссе. Могло быть не такое нарушение центрального массива леса. Затем, насколько я понимаю, жителей не сама дорога пугает. Пугает, что вокруг нее сразу начнут расти дома. И лес начнет, как шагреневая кожа, сокращаться, и в конце концов его не станет. Опять же говорю, что даже в этом случае ничего катастрофического нет. И более того, мой личный прогноз – лет через 50 у Тольятти не будет городского леса, хорошо, если останется несколько парков. Потому что городу надо расти, развиваться и, конечно, он будет наступать на лес. Но пока проблему можно решить другим способом. Например, не проводить дорогу через те же водозаборы. Надо много раз подумать, прежде чем один раз отрезать. Можно предложить, чтобы наша дума приняла решение о моратории строительства каких-то сооружений вокруг дороги, например на 25 лет. К тому же проектировщики должны предложить несколько вариантов строительства. После этого должна быть проведена экспертиза. Инспектировать один вариант бессмысленно. Так вот, если такой мораторий будет принят, а я не вижу здесь никаких принципиальных сложностей, то это успокоит и общественное мнение и позволит спокойно провести проектирование и обсуждение. А дальше война покажет, как жизнь будет развиваться.

– Чиновники пытаются оценить ущерб от лесных пожаров этого года в финансовой составляющей. Каков ущерб с экологической точки зрения?

– Для уникального городского леса, которым мы обладаем, конечно, это трагедия. Мы потеряли из восьми тысяч гектар примерно тысячу гектар. Это та часть леса, которая выгорела напрочь. И где-то две-три тысячи гектар повреждены. Надо будет смотреть, как поведут себя деревья. Здесь меня могут обвинить в том, что я как-то лоббирую свои интересы, но для меня как эколога природа поставила эксперимент, который мне никто никогда не позволил бы провести. Мой интерес – пронаблюдать эти события, какое развитие будет идти после пожара. Мы уже такие работы начали, но они опять же должны быть поддержаны городским сообществом и профинансированы властью. Потому что сегодня пионерские замашки: «Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!» – не проходят. Потому что все это упирается и в аппаратуру, и в реактивы, и в людские резервы. И я считаю, что такие работы, конечно, должны быть профинансированы городом. Хотя они, в первую очередь, преследуют научные цели, но они имеют и практический выход, потому что мы потом можем дать рекомендации, что же все-таки делать. Потому что пиар акции, что сегодня посадили столько-то деревьев, – это еще далеко не показатель успешности восстановления леса. Надо еще посмотреть, как выживут эти деревья и те ли деревья посадили. Потому что то, что было у нас определено под питомник, сгорело. Вероятность того, что привезенная с Кавказа елка приживется здесь, равна 5%. Это все очень непросто. Природа – крепкая штука, и к ней надо уважительно относиться. Поэтому надо ее стараться изучить. И раз такой эксперимент природа нам поставила, то его надо пронаблюдать. Наверное, можно посчитать ущерб в рублях, например, сколько бы сделали табуреток из того дерева, которое сгорело. А можно посчитать ущерб и в тех экологических услугах, которые лес дает городскому сообществу. Это достаточно новый термин и никто не знает, с какой стороны подходить к этому. Но то, что природа нам предоставляет такие услуги, а мы ими пользуемся и ничего не платим, это плохо, это неправильно. И понимание этого уже появляется. И это могут быть миллионы, миллиарды рублей.

– Насколько мы понимаем, восстановить сгоревший лес не удастся в полном объеме?

– Лес растет 50-80-100 лет. Те районы, которые сгорели, были как раз такого возраста. Поэтому даже если мы и займемся посадками, то результат проявится не раньше чем через этот срок. Хорошо бы нашим внукам удалось это застать. Поэтому хотелось бы конечно, чтобы город имел такое явление, как городской лес. Но все-таки мой пессимизм основан на том, что мы будем двигаться постепенно к тому, что шагреневая кожа леса будет сжиматься. Власть должна понимать, что те миллионы, которые сейчас будут закладываться на восстановление леса, потом, когда мы уйдем от леса к лесопарку и, в конце концов, к парку или к скверу, будут нужны постоянно. Сегодня мы туда ничего не вкладываем. Для этого масса причин. В том числе: наш – не наш лес, целевое – не целевое использование. Все это игры. Мы пока реально туда ничего не вкладываем. А придется, потому что каждый парк, если мы его оставим без вливаний, умрет. Вот посмотрите Центральный парк в Центральном районе – пришлось вырубить деревья, потому что они уже старые. Естественно, пришлось вложить туда средства. И это достаточно большие деньги. Это все очень непростые вопросы, которые требуют всестороннего изучения. Я еще раз говорю, это не есть натягивание одеяла на себя. Даже изучив информацию, как это делается в Москве, мы не можем это применить здесь, потому что у нас другая зона, другие условия, другой климат. И поэтому здесь все надо проводить заново. Да, методически можно использовать все те подходы, которые сделаны в Москве, Новосибирске, Лондоне и Тель-Авиве. Но обязательно адаптировать эти методы к нашим условиям. И это надо делать с умом.

– Геннадий Самуилович, если перейти от темы лесных пожаров к водной тематике, то летом мы замечали, что очистные сооружения не справляются с очисткой воды. Что сейчас происходит с Волгой?

– Здесь опять же стечение обстоятельств. Этот год был очень экстремальным для России в целом. Уровень воды в Волге очень сильно упал. Ну, а дальше все очень просто – труба, которая для Автозаводского района является водозаборной, располагается, например, на глубине 15 метров. Но когда вода упала на семь-восемь метров, то труба, грубо говоря, поднялась на поверхность. Кроме того, повлияли ветровые процессы. Если ил лежит на 15-метровой глубине в спокойном состоянии, и ничего с ним не происходит, то в этой ситуации он начинает взбаламучиваться. Это не экстраординарная ситуация. Она абсолютно прогнозируемая в этих условиях. Другое дело, что сами условия трудно спрогнозировать. Никто не мог предполагать, что будет такая засуха по всей России. Это очередной звонок человеку, чтобы он задумывался, что эти процессы есть. Они рассчитываются на раз в сто лет. Ну, вот эти сто лет и наступили. И мы получили по полной программе. Стоит предполагать, что такие ситуации могут быть более частыми в условиях всеобщего потепления климата.

– Не секрет, что в городе большое количество онкологических заболеваний и других заболеваний, которые относят к проблемам экологии. С вашей точки зрения, насколько состояние окружающей среды влияет на здравоохранение Тольятти?

– Здесь так в лоб говорить нельзя. Есть, конечно, ряд заболеваний, которые так или иначе связаны с состоянием окружающей среды. И всемирная организация здравоохранения дает некоторый список такого рода нозологий. Но онкологические заболевания больше связаны с возрастом популяции человека и с социальной средой, чем с экологической обстановкой. Тольятти был молодой, но 40 лет прошло, и город начал стареть. И хотим мы того или нет, город начал болеть. Пока мы были молодые, у нас были очень хорошие показатели. Мы не болели, и слава Богу. При этом вычленить экологическую составляющую бывает очень трудно. Но вот онкология по большей части определяется социальной средой, тем, что мы едим, что мы пьем, в какой среде работаем и в тоже время нашим возрастом. Но есть целый ряд болезней, которые могут быть более сильно обусловлены экологической обстановкой. Например, это всякого рода аллергии. Мы знаем о процессах, которые называются биологическими загрязнениями, то есть инвазиями. К нам проникают новые виды, какие-то оказываются полезными, а какие-то вредными. Есть виды, которые выделяют вредную пыльцу – это амброзия, циклохены. Если мы не будем вести с ними борьбу, то ничего хорошего нас тоже не ждет. Потому что будут расти заболевания верхних дыхательных путей. Мне очень понравилась инициатива, которая реализована в Уфе. Они начали убирать газоны, за которыми никто никогда не ухаживал, и которые зачастую находятся в безобразном состоянии. Посмотрите на наш город, у нас есть три-четыре больших развязки: в Комсомольском районе и Центральном районе на въезде. Их хоть как-то обихаживают, все остальное производит печальное зрелище. Кроме как рассадника грязи никакой пользы это не несет. Также мы вроде бы имеем городской лес и процент лесистости на каждого человека неплохой. А с другой стороны, город со стороны Южного шоссе не закрыт абсолютно. Поэтому если мы где-то что-то вырубим и уничтожим, то должны посадить в три-пять раз больше. Благо, зеленую часть города есть куда развивать.