«Да сдайте вы его уже куда-нибудь»: как живется маме взрослого больного сына

Они живут в крошечном мирке, потому что так получилось. И это несправедливо. Так считает социальный консультант проекта «Знание остановит гендерное насилие» Татьяна Пуш, говоря о мамах, чьи дети (и взрослые, и малыши) имеют особенности развития. В своей авторской колонке она рассказала непростую историю одной семьи из Самары.

К вопросу о том, есть ли в обращениях по теме насилия заведомо практически неразрешаемые истории. В принципе, есть.

Например, когда это твой взрослый ребенок со сложным диагнозом, и агрессию фактически вызывает заболевание. И ты не готова отдать его в казенное учреждение, готова максимально сохранять качество его жизни, но волшебных таблеток, которые решают проблему раз и навсегда, пока найти, увы, не удалось....

Мы говорим два дня подряд, в первый раз — когда она звонит по совету нашей общей знакомой, второй — когда моя коллега подкидывает контакт психотерапевта, специализирующегося на работе с такими родителями и готового ее взять бесплатно.

Она говорит, что очень важно понимать, что жизнь ее — это не сплошной мрак. Что да, пусть и совсем взрослый мальчик требует кучи сил и заботы, но у них бывают — и долго — хорошие времена. Тогда они много гуляют, в теплый сезон проводят время на даче, смотрят его любимые мультфильмы и каналы о животных. И даже с деньгами всё относительно гуманно, тем более что материально помогают немного бывший муж и дочь, уже давно живущая в другом городе. Дочь, кстати, уехала из дома учиться в другой город, как только смогла. И это — ее чувство вины: девочка фактически убежала из дома. У мальчика тогда шел переходный возраст, и в доме были «очень сложные времена». Муж, кстати, ушел практически сразу после ее отъезда, сообщив, что родительский долг он на этом выполнил. Ушел к другой женщине, воспитывать ее детей. Она говорит, что понимает. Что, в конце концов, он сохранил хорошие отношения с дочерью. Что, приезжая в Самару из южного города, в который дочь переехала уже за мужем, та останавливается у мачехи и отца. Правда, обидно немного, что внучка, хоть и знакома с бабушкой, фактически больше привязана к той, другой. С которой уже столько лет живет ее дедушка, к которой она приезжает с мамой в Самару, которая сама приезжает к ним в гости в южный морской город.

Немного обидно за то, что она сама в этот теплый город уже не поедет. Конечно, могла бы, наверное, когда сын в больнице, но, во-первых, это деньги, а во-вторых, к этой самой больнице она всегда старается держаться поближе.

Немного обидно, когда доктор в травмпункте, подлатывая ее в очередной раз, честно предлагает: «Да сдайте вы его уже хоть куда. Пока сами живы и целы».

Когда люди уверены, что в диагнозе сына она сама виновата. И вообще, можно было «принять меры». Обидно, потому что она теперь знает, что есть вещи, которые невозможно предусмотреть, к которым невозможно подготовиться, они просто случаются вне зависимости от тебя.

Она говорит: «Ну да, он тоже человек, и у него есть то, что можно дать только дома: возможность гулять, мультфильмы, вкусная еда, мама рядом. Да, он никогда не станет дееспособным, не изменит этот мир, но он живет, и это тоже немало значит».

Она говорит: «Людям почему-то кажется, что это стыдно — иметь такого ребенка. Хотя стыдно может быть только за то, за что ты можешь быть ответственна».

Она говорит: «Да, сейчас появляются новые методы работы с такими людьми. Но когда меня упрекают за то, что я не сделала того и этого, мне очень странно. Во времена, когда родился мой сын, об этом вообще никто ничего не знал».

И я думаю, что это какая-то адова несправедливость, ибо в государстве точно должна быть большая и внятная программа поддержки таких вот мам. Что они точно не должны жить в крошечном мирке, потому что так получилось. И что им тоже должно быть спокойно и, да, безопасно. И что этого нет ни черта.