Дмитрий Мальцев, режиссер театра кукол и масок «Буратино»: «Мы готовим из детей будущих специалистов, а о душе и нравственности забываем»

Режиссер и художественный руководитель театра «Буратино» Дмитрий Мальцев все еще играет в куклы. Но делает это так первоклассно, что все вокруг себя превращает в сказочный мир детства. У его труппы уже есть свой преданный зритель, причем не только из числа дошколят. Взрослые также увлеченно смотрят его спектакли и часто признаются, что они у них самые любимые. Тольятти.ру Дмитрий Николаевич рассказал о том, как меняется зритель, постановки, и о том, что, несмотря на все эти трансформации, человеку нужно думать о душе.

— Дмитрий, ваш путь к собственному театру не был коротким: еще школьником вы пришли в труппу Дома пионеров «Петрушка», потом освоили ремесло художника-бутафора в «Пилигриме», отслужили в армии, наконец, выучились на режиссера драмы в СГАКи. Почему все-таки выбрали делом жизни детский кукольный театр и педагогику?

— Театр — самое главное, именно он меня привлек. Критично отношусь к системе образования, поэтому слово «педагог» меня смущает, хотя режиссер по своей сути им тоже является. Я ставлю спектакли, а воспитание и обучение детей — это уже сопутствующее.

Как только пришел в «Петрушку» (это было в 12–13 лет), понял, что мне нравится театр кукол, детский театр — видимо, это направление развития было изначально заложено во мне. «Пилигрим», режиссерский факультет стали лишь ступенями к цели. Первые годы студенчества педагог Александр Золотухин пытался увлечь меня взрослыми темами: «Что ты всё этюды с куклами делаешь, ставишь «Чиполлино», «12 месяцев», когда у остальных — Чехов, Горький, Островский?!» Но я хотел интерпретировать на сцене именно детскую литературу, и настоял на том, что и в ней могу развивать взрослую проблематику. С третьего курса начал создавать только детские спектакли. Но также с тех пор в них всегда прослеживается линия взрослых.

По сути, я не вижу себя в профессиональном драмтеатре, там все другое: межличностные отношения, публика. Именно детские спектакли дают колоссальный заряд эмоций, именно в детском театре искренние отношения между актерами и чистый зритель.

— Так вы сделали выбор в пользу детского театра как режиссер, понимая, что здесь можете достичь большего воздействия на зрителя, или как человек, которому хотелось создать свой маленький светлый мир?

— Для меня было важно и то, и другое. Хотя режиссерские задатки превалировали: еще в классе пятом, до «Петрушки», отвечал за культпросвет работу — организовал группу ребят, с которой поставил сказку и пошел показывать ее в детский сад. Я просто не видел себя в другом деле, мне нравилось именно работать для детского зрителя. Все-таки он очень особенный, и порой для него надо стараться серьезней, чем для взрослых. Где последние промолчат, ребятишки открыто проявят недовольство или скуку: настроение детей надо тонко чувствовать.

В некоторых профессиональных театрах режиссеры не справляются с заданием поставить новогоднюю сказку: это сложно для человека, не знающего детскую психологию восприятия. Кроме того, сейчас дети быстро меняются, порой, с каждым годом. И уж тем более они не такие, какими были их сверстники десять лет назад. Если режиссер этого не чувствует, он ставит спектакли унылые. И актерам, играющим классику, сложно переходить на сказки: они относятся к этому несерьезно, а на самом деле это трудная работа. Дети, как и взрослые, могут воспринимать все абсолютно адекватно, но если им что-то не нравится, они начнут вертеться и скажут: «Мне неинтересно!».

— «Буратино» вы создали, будучи второкурсником, в 1999 году. Как за прошедшее время менялся театр?

— Говорят, любой театр живет десять лет. Мне он уже приелся в классическом понимании. И сейчас сильно изменяется репертуар. В самом начале ставил с детьми пьесы для профессионального театра. Они были написаны в 70–80 годы, и тогда зритель их ещё смотрел. Но сейчас эти спектакли необходимо снимать или «резать»: диалоги длинные, действие затянутое, публика же умна, у нее хорошо развиты воображение и фантазия. Раньше дети были более усидчивее и 40-минутный спектакль смотрели внимательно на всем его протяжении, сейчас через 20 минут малыши начинают вертеться, шуметь, им хочется динамики, действия. Поэтому пришлось измениться в выборе пьес и в подходе к режиссуре — она стала безграничной.

В 2007 году появилась постановка «Кошкин дом», которая перевернула все: нет сцены, зрители сидят напротив друг друга, с правой стороны — Кошкин дом, с левой — дома гостей, в середине идут танцы — действие везде, публика в его эпицентре. Я ставлю спектакли в целом в помещении театра, и это хорошо: когда зритель находится внутри происходящего, погружается в него, воздействие получается намного продуктивнее и сильнее, нежели когда зритель отделяется занавесом. Последний, мне кажется, уже и не используют: оставление публики наедине с собой грозит потерей её внимания. Фильмы, прерывающиеся рекламой, короткометражные мультики — все это влияет на психологию восприятия и, волей-неволей, переносится в театр: все должно быть лаконичным, концентрированным. Но где же тогда место чувствам, эмоциям? Чтобы решить эту дилемму, наворачиваю события, которые идут с бешеным ритмом, — зритель приходит в чувство, что его загоняют. И в этот момент следует резкая остановка, музыкальная вставка и я даю какое-то зерно. А потом опять нагоняю ритм. Приходится хитрить, чтобы гармонично сочетать экшн и не потерять главную идею спектакля.

— По-вашему такие изменения в сознании плохи или хороши?

— Плохи. Мы становится другими, пробегаем, проносимся по жизни: работа, дом, работа… Не наблюдаем мелочей. Недавно пришедшие в театр дети никогда не скажут: «Видели, какой красивый одуванчик растет у дороги!» Они не замечают нюансов. И моя первая задача — научить их останавливать мгновение и наблюдать, потому что в мелочах и есть самое интересное, из них и состоит наша жизнь. Например, ребята не понимали моего внимания к мизансценам в «Гадком утенке». Когда главный герой подрос и встретил свою возлюбленную, он боялся показаться ей на глаза, стеснялся своего уродства. Та обвинила его трусости и отвернулась, но крыло оставила отведенным в сторону (долго на этом настаивал). После этого Гадкий утенок вышел из своего укрытия и медленно-медленно дотронулся до крыла возлюбленной. Ребята делали это грубо, быстро, но я объяснял, насколько важна эта деталь: эта картина запомнится зрителю лучше, чем куча текста.

— Какова ваша главная задача как режиссера?

— У каждого спектакля свои задачи. Есть поверхностные (например, «Федорино горе» учит аккуратности), есть глубинные («Русалочка» учит искренности чувств и преданности). И когда с ребятами выбираем пьесу, я всегда спрашиваю: «Для чего мы будем ее ставить?» — чтобы осознавали все свои поступки и их результат. Мне кажется, сейчас это важно. Уж слишком часто везде применяют формальный подход, слишком много проходит мероприятий для галочки, которые не дают никакого эффекта. Зачем все это? Каков мотив? Поэтому сразу задаю детям вопрос: зачем ты пришел в театр, зачем вышел на сцену в конкретном этюде, зачем вынес с собой чемодан?.. Все должно быть ради чего-то, нельзя все делать просто так, жить бесцельно и тратить время на пустые вещи.

И, конечно, я хочу создать место, где будет хорошо артистам и интересно зрителям, куда все они будут хотеть прийти.

— Но вы начали разговор с того, что любой театр живет десять лет…

— Да, после этого он должен перемениться. И «Буратино» сейчас перерождается. Считаю, кто-то из моих учеников уже должен повести труппу. Многие из них получали театральное образование, приходили сюда работать, но держались ровно год. Им хочется развития, и они уезжают в другие города, да и не привыкли работать с детьми. На самом деле любую публику нужно чувствовать, без этого невозможно. Например, я не берусь вести корпоративы для взрослых. Я работаю только с детьми: их могу научить твистингу, аквагриму, актерскому мастерству, показать им спектакль…

— Сами еще не перекипели к театру?

— Нет. Не смогу работать больше нигде. Лишь возникают мысли о переезде в другой город и возможности заняться исключительно постановкой спектаклей для детей, а не образовательной деятельностью.

— Вы продолжаете строить отношения в театре, как в семье?

— Да, и не намерен от этого отказываться. Без семьи, без доверительных отношений в театре нельзя. Детям сразу говорю: я не учитель, можете воспринимать меня как друга. Чувство локтя, плеча в театре очень важно. Ведь это коллективное творчество, ещё Станиславский сказал. И каждый спектакль мы должны делать вместе. Но просто назваться коллективом — пустые слова, их нужно подтверждать делом. То есть вместе нужно отдыхать, делать уроки, помогать с переездом или ремонтом, поддерживать в трудных ситуациях. И у нас именно так и происходит. Это рождает взаимопонимание.

— Кто сейчас входит в труппу «Буратино»?

— Ежегодный набор — 15 человек. Но ребят всегда приходит больше: уже сейчас во втором составе 22 человека, многим пришлось отказать. Выпускников около пятидесяти. Некоторые продолжили театральную деятельность. В этом году, например, Слава Митягин поступил в Щепку на актерский факультет, куда был огромный конкурс. Таня Карамова окончила режиссерский факультет СГАКи, работает в Перми.

В целом ребята занимаются в моем театре до 25 лет: их невозможно выгнать! (По существующим программам допобразования можно заниматься до 24 лет). Две девушки играли в спектаклях беременными, сейчас ребенку одной из них семь месяцев и он увлеченно смотрит наши постановки (хотя не пускаю в театр лет зрителей в возрасте до двух лет).

Я люблю своих детей, это моя семья. И, признаться, к ребятам испытываю чувство собственности. Все-таки ращу их пять-семь лет, вкладываю в них душу, провожу с ними практически каждый день и порой знаю о них больше, чем родители.

— По новым стандартам допобразование должно быть продолжением общего и оба должны давать итоговый продукт — успешного человека. Ваш театр что дает?

— Я не ставлю задачу подготовить детей к поступлению в театральные вузы. Но для личностного развития театр очень полезен. Дети становятся внимательными, аккуратными, учатся взаимодействовать с людьми (сейчас массу ребят родители приводят с задачей раскрепоститься: в жестком ритме и жестких задачах школы дети зажимаются, а здесь они начинают верить в свои силы). Кроме того, развивается фантазия, актерские способности — то, что может пригодиться в любой момент.

— Считаете, верно так унифицировать задачи образования?

— Я знаю лишь, что порой даже взрослые, работающие в системе образования, не могут договориться между собой. Например, чиновники просят дать спектакль для школьников, наша труппа одевается, гримируется, ставит декорации, а зритель не приходит. Звоню в школу, а мне говорят: «Забыли вас предупредить, но нам это не нужно». Учителя не заинтересованы в дополнительном образовании, и их можно понять: школьная программа насыщенна, прежде всего нужно дать основные знания. Разговоров о душе, о внутреннем состоянии ребенка, о том, каково ему, в большинстве случаев нет и в помине. Не говоря уже о том, что сейчас дети знают о решающей роли денег. Ученики 5–6 классов делятся со мной: «Директор нашей школы вор». Ребята варятся в денежных отношениях сызмальства: за школу надо платить, за кружок, досуг тоже. Россия меняется. И самое большое изменение — мы забываем о душе. Это прослеживается везде, в том числе в театре и образовании. Мы готовим будущих специалистов, а тонкие струнки души не затрагиваем, не говорим с детьми о нравственности.

— На какого зрителя ориентируетесь?

— В основном на ребят в возрасте от двух до восьми лет. Потом уже — на подростков: они сложнее воспринимают наши постановки. Плюс всегда в моих спектаклях есть смысл для взрослых. И мне не нравится, когда родители оставляют детей в зале, а сами уходят. Считаю, эти 40 минут можно побыть вместе с ребенком, объяснить, если ему что-то будет непонятно, пережить с ним какие-то эмоции.

— Как выживает театр без поддержки муниципалитета и спонсоров?

— Он самостоятелен в плане финансов — мы сами зарабатываем. Театру 12 лет, и у него уже есть свой зритель, постоянные ценители, в том числе заказчики выездных мероприятий. Сколько заработаем — столько и тратим на свои спектакли. И соответственно ставим цели: если хотим сделать дорогую постановку, должны много работать. Власть нам не помогает, спонсоров тоже нет. Но мы участвуем в конкурсах грантов фонда Тольятти*. Год назад выиграли 50 тысяч на серию спектаклей, направленных на обучение малышей правилам этикета.

— Как часто удается готовить премьеры?

— Раньше получалось это делать стабильно каждый год. Однако 2011-й выпал: моя воспитанница взяла на себя постановку нового спектакля, но обещание не выполнила. Теперь планируем представить премьеру весной 2013 года. На примете есть две пьесы, дети уже одобрили одну из них — трогательную, с любовной линией, адаптированной для малышей.

Репертуар до Нового года уже составлен, в него вошли все самые лучше спектакли: «Любопытный слоненок», «Серая шейка», новогоднее представление... Единственное, снял «Русалочку»: артисты из основного состава повзрослели и уехали из города, а ребятам 11–12 лет из второго состава, считаю, еще рано играть любовь. Вот подрастут — тогда и вернем спектакль в репертуар.

— Какими видите перспективы театра?

— Он должен поменяться, и я еще размышляю, как именно. Хотелось бы, чтобы был преемник из числа воспитанников, который стал бы гарантом того, что театр «Буратино» и его спектакли будут жить в Тольятти.

В целом же в труппу продолжают приходить замечательные дети, и, уверен, мы с ними будем развиваться, ставить новые спектакли. Обязательно позитивные: надо удивляться, раскрашивать свои будни приятными мелочами — из них строится жизнь.

* Признан иностранным агентом